Месяц спустя Павлушку крестили, теперь соседи стали ещё и кумовьями. Шёл май сорокового года. А через год…

«Гришенька, как же, - рыдала Татьяна, прижимая к себе маленького Пашку, - а мы… как же мы без тебя? Гриша, да что же это? Проклятая война, но Мишка-то вон дома, а тебя куда? Почему на фронт?» В сентябре сорок первого года Григорий с заплечным мешком уходил в город, чтобы оттуда вместе с другими призванными отправиться прямиком в окопы. Немец стремительно наступал. «Так надо, Таня, — повторял он, обнимая жену и сына, — я вернусь, обещаю, а Миша, пока тоже не уехал, поможет, не даст крестнику пропасть».

Через полгода в село пришли немцы. Красная Армия отступала. Многое за это время довелось пережить Татьяне. Почта порадовала всего одним письмом от мужа. Жив, главное, — жив. Мысль об этом и страстное желание вырастить здоровым ребёнка подстегивали в женщине жизненные силы. Почти весь урожай ушёл фронту, даже с подворий. Техника, лошади — всё для фронта. Татьяна старалась, кормила полуторагодовалого сына, недоедала сама. Кум Михаил поначалу старался помочь, чем мог, но у него была своя семья, которую тоже нужно было кормить. Татьяна это понимала и старалась обеспечить себя и маленького Пашку самостоятельно, не ропща на судьбу. Но вот пришли захватчики. Вооружённые автоматами, они говорили на чужом, рявкающем языке что-то непонятное, выносили с подворья всё, что можно было вынести, не обращая внимания на протесты и мольбы. Потом стало ещё хуже — на службу врагу пошли местные. У каждого были свои причины, но ни одна из них не оправдывала предательства. Бывшие односельчане, а ныне полицаи, продолжили погромы.

«Гришенька, что же это творится, — писала мужу на фронт рыдающая Татьяна, — ведь свои обирают. На днях Мишка — кум твой приходил, в полицаях он теперь. Сначала плакал, мол, не могу так жить, семью кормить нечем, вот, мол, и подался… А потом, Гриша, — на бумагу капали слёзы, едва не прожигая её, — он же и на Пашку голодного не посмотрел, забрал ведь всё, и корову нашу, проклятый, свёл. Как же мы теперь, ведь пропадём, Гриша. Скорей бы весна, там травка пойдёт, но как я Пашку на траве растить-то буду? Возвращайся скорее, гони их, гадов с земли нашей, да к нам приезжай, а все вместе не пропадём, Гришенька он же и на Пашку голодного не посмотрел, забрал ведь всё, и корову нашу, проклятый, свёл. ё, что можно было вынести, не обраща».

***

Всё когда-то проходит, окончилась и власть захватническая на селе. Отступил немчура, а с ним и полицаи двинулись, ведь в родных краях-то не останешься, как на людей смотреть после содеянного. Ушёл с отступающими и полицай Микаэль Маланин (так своего русского друга называли немцы), аж до Берлина отступил с врагом на пару.

В мае сорок пятого на развороченной танками улице Берлина, не иначе как по провидению Господню, встретились два кума, не видевшие друг друга почти пять лет, да радости эта встреча ни одному из них не принесла. Бросил Михаил автомат, кинулся в ноги куму: «Суди меня, Гриня, всё приму». «Совесть твоя судия тебе, — отвечал Григорий бывшему соседу, куму, а ныне врагу и предателю, — не трону тебя, хоть руки, ох, как чешутся. Давай-ка до дому вместе, а там и поговорим». «Нельзя домой мне, Гриша, нежто не понимаешь, ведь без суда разорвут меня, а я жить хочу. Об одном молю, моих не брось, нет на них вины, не дай пропасть да от суда людского убереги». На том и расстались кумовья. Долго стоял на коленях Михаил, ожидая выстрела… Тихо. Какая это была звенящая, давящая тишина, она прижимала к земле душу предательскую, не давая Михаилу подняться с колен.

Долгой была дорога Григория до родного края. Разрушенные города и сёла, изъязвленная минами и бомбами земля ранили душу солдатскую страшнее вражеской пули. Дорогой ценой далась свобода русскому народу. Ценой крови, миллионов жизней, осквернённых вражеской рукой сёл и городов русских. Но пришёл тот день, когда увидел Григорий милые сердцу места. И воздух здесь чище, и трава зеленее, и что важнее всего, здесь ждала воина любимая Татьяна… Пашка, наверное, совсем большой стал…

Не могла Татьяна от мужа оторваться: жив, невредим, а главное, дома Гришенька.

А Пашка-то как вырос.

Солнце для Григория светило особенно ярко, небо было таким высоким и необыкновенно близким, а курчавые облака так и манили прокатиться в неведомые дали. Но Григорию совсем не хотелось чужих далей, ведь счастье здесь, дома.

Сергей Крышталев,

по воспоминаниям К.С. Круч.