Года два подряд не занимался Митрич зимней рыбалкой. Причиной тому был случай, когда у него никак не клевало, а все его спутники привезли по мешку отличных окуней. Но однажды Митрич затосковал по зимней рыбалке, по свежему морозному воздуху, по острым ощущениям в ожидании поклевки, но честолюбие мешало ему напроситься в прежнюю компанию на Черные Камни. Выход Митрич нашел быстренько – отправился на реку…

В конце февраля стал брать на мормышку речной окунек, нет-нет, да и счастливилось выдернуть чебачка. Сидит Митрич в одиночестве – далеко от всех забрался. Вытащил тройку плотвичек, и больше не клюет. И вдруг чувствует – будто бы не один он в округе, если не считать сороку на прибрежном кусту. Оглянулся в одну сторону – никого, глядь в другую – сидит почти рядышком с ним рыжая собачка и на его рыбешку в снегу поглядывает. Митрич даже обрадовался – не один он, все веселее… Но, как только он обернулся, собачка отскочила. Митрич стал звать: «Дружок, дружок, на вот», - и достал ломтик хлебца. Собачка отскочила еще дальше и увязла в снегу. Пригляделся: «Мать честная – лиса!» Только худющая. Не стал больше суетиться, пугать зря, догадался, что какое-то горе стряслось у зверя. Сидит опять, ждет поклевки. Но слышит – сорока застрекотала, и снежок будто бы хрустнул сзади. Митрич сидит тихо, не шелохнется. Снежок похрустывает тихо, ближе, ближе. И вот тихо, тихонечко появляется лисичка, подходит, присела, смотрит на его плотвиц. Митрич даже моргнуть боится. Лисичка посидела, сделала шажок в глубоком снегу к плотвице, опять села столбиком, хвост пушистый вокруг себя сложила.

Но вот их взгляды встретились. Голодные глаза у зверя, просящие – слюнка капает с тоненькой мордочки, усики реденькие подрагивают, кажется, что лисичка больше смотрит на рыбу, чем на Митрича. Даже лапка тянется к рыбешке, но опять становится рядом с другой – боится. Глянул Митрич на лисичку еще, и видит – рана у нее в боку от дробового заряда, шерсть вокруг выпала, кожица голая – зализана. Ранки уже чуть затянуты, не кровят. Все понял Митрич. И рад бы отдать рыбешку, да боится спугнуть страждущего зверя.

Лисичка, не видя в его глазах запрета, тянется к рыбе – хвать плотвичку, отбежала, и тут же набросилась. Съела и вернулась. Со следующей рыбкой далеко не побежала, захрустела рядышком. Последняя плотвичка лежала у ног Митрича, и он хотел ее тоже бросить зверю, но лисичка уже обернулась, и в ответ на брошенную рыбку бросилась прочь. Митрич на себя аж зашипел от досады – спугнул! Но спустя какое-то время лисичка опасливо возвращается, находит в снегу и эту рыбешку, хрустит ею, косясь на человека. Но вот угощение кончилось, лисичка подходит к Митричу поближе, смотрит на него, чуя сострадание. И тут удочка дрогнула раз, другой. Митрич подсекает очередную рыбку – лисичка шарахнулась. Отдал Митрич и эту рыбку. Но пора и домой. Митрич начал собираться, а зверь отошел в сторонку, дальше в прибрежный кустарник, оттуда поглядывает на его сборы.

В следующий приход Митрича зверь появился тотчас же, как только он уселся на стульчике с удочкой, но не клевала рыба, и на этот раз зверь остался без угощения. На другой день чуть свет Митрич оказался на месте рыбалки – на этот раз он принес мороженую рыбу из старых запасов и высыпал кучкой чуть в отдалении от лунки. Зверь появился сразу же. Чуточку посидев невдалеке, подошел к угощению, а когда съел рыбешку, уже не очень опасаясь, уселся чуть ли не рядом с рыболовом. Им везло – окунек то и дело хватал мормышку, Митрич всю рыбу отдавал ожидающей лисичке. Зверь, видимо, на этот раз впервые наелся досыта, он не спеша до окончания рыбалки ушел в прибрежный кустарник. «Сон сморил на сытый желудок», - подумал Митрич. Весь оставшийся улов – окуневую мелочевку, Митрич, уходя, оставил возле лунки, а в следующий приход еще издали заметил на заснеженной реке рыжий столбик. Зверь поджидал своего благодетеля, а когда Митрич стал приближаться, сделал несколько прыжков в его сторону, и запрыгал-зарадовался точь-в-точь по-собачьи. Но все же не так, а как-то неловко, сдержанно, не так откровенно, странно паря на своем роскошном хвосте, чуть в отдалении, в сторонке, но все же это была радость, что необычайно растрогало Митрича.

Так вот и общался мой добрый знакомый с попавшим в беду лисовином, и ему было в радость общение с ним, помощь ему. Два месяца ходил он ежедневно на отдаленный поворот реки на рыбалку. Мне кажется, что, скорее всего, не рыбацкий азарт, а забота о раненом звере, желание помочь выжить ему гнали Митрича ежедневно на заснеженный речной поворот. Митрич меня и не опровергает, хотя не подтверждает: «Да нет, просто это было моим долгом. Ну, и общение тож... Общение с ним, знаешь, было приятным. Ты бы глаза его видел, как он мне в душу заглядывал…»

Еще Митрич рассказывал, как однажды, дожидаясь у лунки добычи, лисовин вдруг тихонько исчез. А когда прошли мимо два лыжника, появился опять, а потом опять тихонечко исчез, и появился после того, как возвращавшиеся лыжники прошли обратно. «Чужих чуял издали, - так пояснил мой знакомый, - а чужим не доверял». А потом лисовин исчез.

- Не в обиде я на него, - как-то с сожалением говорит Митрич. – Просто выздоровел он. А как дружить дальше, он – зверь, я – человек, а человека опасаться надо…

Владимир Рязанов

Из сборника «БЫЛА ДЕРЕВНЯ СОКОЛОВКА»

Март 1999 г.