(Окончание. Начало в № 32)

Маруся стала приготав­ливать закуску. Как и велел ей муж, нарезала сала, огур­цов да ржаного хлеба.

- В милицию его надо, дурака этого, сдавать. Пусть там с ним разбираются.

- Сколько раз там бывал, толку-то.

- Мало, значит, был, - сказала та, протягивая мужу закуску.

- Шибко все умные стали. Чей какой ни есть, а сын. Лешка-то наш подрас­тет, буянить вдруг станет тоже, часто милицию-то вы­зывать будешь?

- Ой, ё мое. Вот ляпнешь тоже, не подумавши.

- Растишь-растишь их, а потом кулаками вся благо­дарность. Неужто Кузьмич плохим отцом был? Вот то-то же. А во всем она вот, дрянь эта, виновата, - по­казал он бутылку.

Илья принялся обувать­ся.

- Недолго только, ладно? – Маруся подала мужу кепку.

Вообще-то она не пережи­вала, потому как знала, что мужик у нее молодец - рабо­тящий, спокойный, не пьет. А если бывает и выпьет, то только на пользу. Работает день и ночь, и неужто креп­кому здоровому мужику иной раз и не выпить?

Кузьмич по-прежнему сидел на старом месте.

- Ну, вот и я, - Илья при­сел на траву, поставив рядом тарелку с закуской. Открыл бутылку, налил немного в кружку, протянул старику, затем налил себе. – Давай, чтобы все хорошо было.

- Звезды нынче как игра­ют, посмотри-ка. Загляде­нье. Мы с Тамарой любили гулять по вечерам. Выйдешь, бывало, пройдешься по улице, на небо посмотришь, а звезды перемигиваются-перемигиваются. Моя все любила считать их. Да разве их пересчитаешь, - Кузьмич улыбнулся. - Вон их сколько, попробуй, пересчитай. А она каждую звездочку знала. Ты вот знаешь названья-то их? – Илья пожал плечами. – Вот и я не знаю. А Тамара все знала. Все про все. Интересная была, веселая-веселая. А пела как! Ууу! Ну ты помнишь ведь, да?

- Помню, конечно. Кра­сиво.

- Красиво. Никто так в деревне не пел, как она. Запоет, бывало, в поле, и душа радуется, и будто и не работал, столько силы сразу набегает, столько энергии. – Старик помолчал немного. – Ты с Марусей-то как по­знакомился? Она же вроде из Суворова?

- Из Суворова, - Илья достал папиросы, угостил старика, закурил сам. – Ну как познакомились…, - улыб­нулся. – Нас тогда в их кол­хоз посылали, а она дояркой работала там. Ну вот, слово за слово и…. Потом ездил к ней зиму-то, ну, а весной уж к себе забрал да поже­нились.

- Не умеешь ты, Илюша, рассказывать, - улыбнулся по-доброму Кузьмич.

- Да куда уж мне, - по­смотрел Илья на старика и тоже улыбнулся.

- Ты наливай, наливай, - Кузьмич кивнул на бутылку. – Хорошая какая, зараза. Давненько я уже не про­бовал.

Илья разлил по кружкам самогонку. Снова выпили с ним, закусили.

- Тамара-то у меня ведь тоже не отсюда, из Чере­мушек. Поехали, зна­чит, мы с Филиппом Кондра­шовым в Черемушки, к тетке его. А тут ехать-то до них тридцать верст. Приехали, он ей гостинцы от матери пере­дал. Окрошки с ним поели, ну, думаем, на прудик сходить надобно, рыбу посмотреть, а ближе к вечеру уж обратно. Закинули, значит, удочки, сидим, ждем. Клева нет. Кх, - Кузьмич слегка кашлянул в ладонь. – И вдруг видим, а по другую сторону две де­вицы молоденьких подошли купаться.

- Тамара была?

- Ну, а кто же. Да ты не перебивай, не перебивай, слушай.

Илья улыбнулся и по­слушно кивнул головой. Ему даже приятно как-то стало, что смог разговорить ста­рика.

- Мы с Филькой, недолго думая, удочки в сторону, раз­делись и в воду. А у меня же вся спина в шрамах после немцев-то. Так я прям в ру­бахе, - Кузьмич улыбнулся. – Подплыли, значит, к ним, а они на спине плавают, нас почему-то не замечают. Фи­липп же сроду стеснитель­ный был. А я прям сходу, в какой стороне, спрашиваю у них, Америка находится, куда, мол, плыть. Моя-то сразу шутку поняла, насчет Америки не знаем, говорит, а вот Турция в той стороне. И показывает рукой на берег, откуда мы приплыли. Быстро с ними подружились. Тамара у меня же всегда разговор­чивой и веселой была. И вот знаешь, Илюш, вот как увидел ее, так и полюбил сразу. Вот тебе крест. Никог­да я таких добрых и живых глаз не видел.

- А вторая, что за девуш­ка была?

- Ой, я уж, если честно, Илюш, и не припомню. Оле­сей, по-моему, звали. Знаю, что замуж вышла да во Вла­димир уехала.

- Бывает. Я вот сослу­живцев своих и то вспомнить порой всех по имени не могу. А ведь тоже три года бок о бок жили. И дружили-то как. А вот не вспомню, бывает, и все тут. Память она такая.

- Умирала она тяжело у меня. Тяжко мучилась. Все никак не забирал ее Господь-то. Вот ведь тоже, всю жизнь людям добро делала, радость дарила, никого не обижала, никому зла не желала сроду, доброй души была. А как животные ее любили, у-у-у. Да все ее любили. А умирала в му­ках, - Кузьмич посмотрел на небо. – Зато теперь среди ангелов. И, слава богу, что не увидела, каким теперь сыно­чек наш стал, - у старика на глаза наплыли слезы. – Не выдержало бы ее сердечко, ой не выдержало. Страдала бы как, сколько бы слез про­лила, как бы намучилась с ним. А так он для нее навсег­да хорошим остался.

- Кузьмич, - Илья поло­жил на худое плечо старика ладонь. – Ну, чего ты? Все хорошо будет. Образумит­ся ещё Макар. Да неужто за ум не возьмется?! Возьмется.

- Дай бог, - Кузьмич про­тер ладонью влажные глаза, отвернулся в сторону.

- Ты выпей немного, да­вай налью.

- Нет. Все, Илюш, спаси­бо, не буду. Пойду я к себе, наверное. Спасибо тебе. Пойду.

- Может, у нас заночуешь сегодня, а?

- Да, у меня что, дома нету, что ли, - старик поднял­ся на ноги и Илья вместе с ним. – Спасибо тебе, Илюш, конечно, но пойду я.

Илья похлопал стари­ка по плечу, проводил его взглядом и тоже двинулся к дому, по дороге размышляя о жизни.

Вот ведь прожил человек жизнь, дожил до старости, любил, трудился, душу вкладывал в детей, а теперь от родного сына приходится прятаться. Вот ведь как. И ради чего, спрашивается, живем? Сно­ва задрал голову к небу.

- А звезды нынче и прав­да какие, а луна-чертовка, н-да, только с невестами и гулять...

Антон Лукин