Из сборника «БЫЛА ДЕРЕВНЯ СОКОЛОВКА»

Владимир Рязанов

В утреннем полумраке горел костерок, борясь с невесть откуда взявшимся туманом. Жиденькое пламя то замирало, пригибаясь к земле, то вспыхивало, едва озарив пригнувшиеся фигурки на бетонных блоках. Но вот пламя вспыхнуло чуть ли не в рост человека, осветило отшатнувшиеся от него фигуры в болотных сапогах, штормовках – одну сидячую, другую стоящую, с ведром в руке, а чуть в стороне зеленый «УАЗик».

- Ты че, охренел?! – раздался нетрезвый голос, - бороду опалил, и шампуры облил бензином, в натуре…

По голосу и по поведению стало ясно – чужие, неведомо как и зачем оказавшиеся здесь, среди гаражей. Было августовское утро, второе после открытия охоты…

Встрепенувшийся огненный зверь, яростно сожрав бензиновую подкормку, рванул сумрак гаражной улицы, плясанув раз-другой среди маячивших фигур, опять прижался к земле, нехотя доедая остатки сырого дерева. Едва войдя в распахнувшиеся ворота своего гаража, я услышал, видимо, ко мне, обращение:

- Э-э, мужик…

Я был занят своим делом, да и диалога с такими собеседниками вести не хотелось. Но меня так не оставили. Спустя какое-то время в проеме ворот появилась неуверенно ступающая фигура:

- Мужик, слышь, мы тебя звали., - к моим ногам он бросил двух селезней.

- Скажи, мужик, чьи это гаражи. Совсем, блин, заблудились…,- это был симпатичный парень, едва ворочавший языком, - Пойдем к нам, скажи ты ему, где мы, - он кивнул в сторону мигающего огонька.

Чем-то отталкивающим, неприятным веяло оттуда, как и от этого симпатичного, хорошо обмундированного парня. Однако выручить чем-нибудь, может быть, попавших в какую-нибудь передрягу незадачливых охотников, вроде бы, был мой долг. Но, подойдя к огоньку, я вовсе не услышал расспросов. Из сумрака ко мне протянулась рука с захватанным стаканом с мутноватой резко пахнущей жидкостью.

- Пей, мужик…

Я резко отшатнулся от протянутого самогона – не та компания. Стоял, не зная, что делать – объяснять, где находятся незадачливые охотники, было незачем. Обладатель второго голоса, мужчина лет за тридцать, был зверски пьян. Синие пальцы в наколках после моего отказа от угощения яростно стиснули еле прозрачный стакан с самогоном. Рот с металлическими вставными зубами, опаленная борода злобно подергивались:

- Чё, б…, брезгуешь?

Поодаль горкой валялась набитая птица, явно отстрелянная с превышением норм и зрелости – много. Рядом стоял мешок, тоже с дичью, прислоненный к обломку бетонного блока, на котором щерился тот, со стаканом в руках. Тут же, у костерка, - два шампура с насаженными на них ножками дичи. А вокруг – перо, утиные тушки без ножек. Ружья – одно в чехле, другое - без (отличная вертикалка, новенькая, явно дорогая) – валялись рядом с расстеленной газетой. На ней – стаканы, бутылки, фляги, хлеб, рассыпаны патроны. Не успел я отвести взгляд от этого беспредела, как увидел ощеренное лицо того, с опаленной бородой. Одновременно он больно ткнул меня в грудь шампуром с утиными ножками – настойчиво совал (непонятно - угощал ли?). И сам жевал одну из них, явно не прожаренную, капающую – по опаленной бороде стекала кровавая жидкость.

Я повернулся – хорошего от этой компании ожидать было нечего и ушел, не оборачиваясь. Начал было заниматься своими делами, однако общение еще не было окончено. Вновь в проеме ворот появилась едва ступающая фигура того, с окровавленной опаленной бородой. Оскаленная, железная пасть прохрипела примерно:

- Э-э, ты, в натуре, гони водку за уток…

Услышав, что водки нет и рекомендацию убраться, пролязгав какую-то матерщину, полусогнутая фигура затопала прочь, вернулась, прихватывая уток, поднялась с матерщиной, наконец, исчезла. Утреннее солнце теперь уже освещало гаражную улицу, пучеглазый «УАЗик»  с распахнутыми дверцами, тех двоих у затухающего костра: протрезвевшего парня и того, с опаленной бородой. И безобразный беспорядок вокруг них. Пришедший в себя парень кое-что начал стаскивать в машину, как бы стыдясь за напарника и за содеянное ими под покровом ночи. Спустя некоторое время хлопнули дверцы машины, и, яростно взвыв двигателем, «УАЗик» промчался мимо…

На месте пиршества мы обнаружили удручающую картину. Десятка два почти не оттеребленных утиных ножек на оставленных шампурах, перо, разбросанная дичь – утки, гагары разных пород, худые и едва оперившиеся. В мешке обнаружили нескладного, серого, почти взрослого лебеденка. Соседи по гаражам, мужики-автолюбители, охотники и рыболовы, многие не дураки и выпить, единодушно неприязненно-зло смотрели на оставленный натюрморт. Плевались, сожалели, что не поспели вовремя.

Дичь, которая на что-то годилась, была загублена на непотребленный шашлык из ножек и частично прихвачена горе-охотниками. Остальная, ни на что не годная, валялась здесь. Кто-то из подошедших мужиков зло произнес: «Волки!»

Когда заводят разговор о красоте и пользе охоты, у меня возникает двоякое чувство. Да, охота необходима для пропитания человека, попавшего в экстремальные условия – там она оправдана. Оправдана охота при частичном отстреле хищников и ради регулирования численности других видов. Но другое дело – когда прекрасно оснащенные, здоровые, сытые молодые люди бьют невесть за что и для чего несчастную живность в неограниченном количестве. Едва оперившуюся, худую – изуверство убийц, вовсе не оправданное красотой и спортивностью охоты.

Встречаясь в лесу с любым из его обитателей, будь то лось, волк, или хищник более высокого ранга, как-то даже радуешься, что есть они еще, живут и здравствуют, радуют нас своей красотой и совершенством.  Приходилось убеждаться в совсем недалекое время в правдивости рассказов о полусотне добытых за ночь из-под фар зайцев или о полутора сотнях косачей, добытых с подъезда за утро с помощью мелкашки, о котлетках из грудок тетерева…

Было видено, как косуля, несмотря на страх перед людьми, не хотела бросать своего обезумевшего, ослепшего после протравливания с самолета пшеничного поля детеныша. Как после вокруг этого поля десятками находили погибших лис, тетеревов, зайцев.

И как севшая в ночном сумраке стая казарок на поле, только что засеянное протравленным горохом, утром в полном составе осталась лежать мертвой. Красивые гордые птицы – кто вверх лапами, кто вниз животом, а вожак – сидя, с вытянутой шеей принял на своем посту мучительную смерть, мертвыми глазами озирал окрестности, охраняя родную стаю. Двадцать семь невинных душ.

А  после этого мы видим: безмолвны наши леса. Перепуганный, чудом уцелевший, тетерев-одиночка за километр взмывает свечой, услышав шум мотора, летит прочь без оглядки на высоте сто метров и более, потом падает камнем в неприступный кочкарник или бурелом. Зимой лисьего следа не обнаружишь на снегу – можно проходить целый день в поисках его. Сейчас редко увидишь и приличное стадо уток, лебедей, гусей. Даже по осени или по весне, а совсем недавно они во время перелетов застилали небо, наши спутники и помощники жизни…

Стыдись, человек! Откажись от волчьей демагогии!