- Пошто, дедушка, пешком-то, дорога тяжела, поди? – спросил я участливо.

- Дак, мне быстрее надо, сынок, а то похоронят без меня, а я так и не верну ему долг-то.

-?!  - Вопросительно посмотрел я на своего попутчика, уж не шутит ли. А тот, словно прочитав мысли, поспешил развеять мои сомнения:

- Нет, я не шучу … - И вот что рассказал мне тот старичок

- Сам-то я тутошний – из Ежулы, а вот жить пришлось за болотом. Пораскулачили и сослали за болото, в Васюганье Томское. В двадцать девятом, когда в колхозы сгоняли народ. Жили мы, правда, крепко – семья большая, работящая. Вытягивались-то на этой работе.  Рубахи от соли лопались, а пошло всё псу под хвост – отобрали до нитки активисты эти. Ну, да Бог с ними. А до высылки-то сколько хлебнули мы горя и нужды – жить пришлось как попало. Злому лиходею не пожелаешь - в неотапливаемой анбарушке всю осень холодную промаялись – и холод, и голод. А тут одно к одному, дочурка простудилась, заболела, помаялась, помаялась да и умерла бедняжка. Слёзы. Да слезами горю не поможешь, хоронить надо – душа-то на небеса вознеслась. А тело земле надо предавать, из земли вышел человек – в земле положено телу быть - Дед смахнул набежавшие слезинки – не то от ветра, не то от воспоминаний прожитого и продолжил: - Гроб надо делать, а ни доски, ни плахи… Хорошо, в анбаре пол был из сосновых досок,  пришлось вырвать да домовинку сделать. А вот обшить гроб чёрным материалом - ни метра не было, всё отобрали. И забрал-то кто? Сосед – активист. И, как ни горько, а пришлось  к нему же идти и просить Христа ради две метры. Дал… в долг. Гляжу я – а материл-то наш, из забратого. Схоронили мы дочку, а вскоре и нас увезли за болота. Привезли и …словно дерьмо с лопаты, с телег постолкнули нас. Семей двадцать: угурманские, кайлинские, михайловские и из других сёл. Кругом – пустырь, безлюдье, снега. Что делать? Принялись землянки рыть да обихаживать. Опять – лопаты-то не у каждого. Так по очереди и рыли землянки. Ох, сколько же горя хватили эти «кулаки».  Сколько косточек осталось там,  в сырой земле!

- Перезимовали, иногда с песнями, иногда со слезами. Потом к нам наведалось томское начальство: давайте,  мол, колхоз устраивать. А мы и без них уже коммунией были, сообча выживали. Колхоз наш стал лучшим из всех в области. А почему? Потому что там был работящий, трудолюбивый народ. Не сидели сложа руки. Прожили так до 54-го года, а это четверть веку. Там и хозяйку похоронил. Стала тоска заедать – в родные края потянуло. Ещё душа страдала и плакала от свершённой над ней несправедливости. Может, и не понять молодежи теперь наших страданий, но нас как рисовали – кулаки да класс сплутаторов, и даже колхоз. А ведь мы просто были работящие люди…. Не стал я говорить попутчику о том, что и родители мои, и сам я были ужалены несправедливостью той. А он продолжал повествование:

- После смерти Сталина и нам представилась возможность уехать в родные места. Потянуло и меня. Жены нет, дети взрослые. Выправил кое-какие гумаги и пошёл я. Пешком пошёл. Не шёл – летел в родные края. Напрямки, где и без дорог, а тропинками да просеками. Припасов - сухарики да водица. Один раз, устамши, захотелось мне малинкой освежить во рту. Зашёл в колок – всё красным - красно от неё, давай  рвать. Вдруг слышу – заурчал кто-то неподалеку.  Глядь и…свят, свят – медведь... Тоже, видать, малинкой лакомился. Я – молитву читать да бочком, бочком от такого кумпанейства. Ды ногой зачепимся за корягу, она и хрясни.… А медведь – тоже перепугамшись – дал дёру…. Тако….

Пришёл домой я к родственникам – встреча, радость и всё такое. Расспрашиваю, как, мол, мой притеснитель? Оказывается,  всю войну работал председателем колхоза. Рассказывают: поиздевался над честным народом, попил кровушки…. Пришли как-то к нему племянник Фёдор  с Лизаветой просить выписать каких - нито отходов. Война, нужда… А он завтракал как раз,  блины ел. Обмакнёт в сметану и… собаке - у них,  голодных, на глазах  и скормит. Когда те попросили об отходах, он ухмыльнулся: «Дожились, хлеба нет. А вон одежа-то на вас неплохая. А раз одежа неплохая, взяли бы да на муку и сменяли. И  не выписал им ничего ….

- Да Господь видит всё – вчерась-то и умер. Кинулись домовину справлять, а матерьялу-то красного у них в сельпе нетути для обивки – партейный же он. Вспомнил я, что должен матерьял-то, в долг же давал мне покойный. Вот и несу ему должок. Долг-то, он, конешно, платежом и красен. И этот долг я отдам с превеликой радостью – пусть обихаживают ему домовину… Грешно оно, конечно, всё так-то,…но должок….

И он махнул головой назад на заплечный мешок, в котором и лежал, наверное, этот долг. На развилке дорог на Зоново и Николаевку он остановился:

- Ну, я через Зоново побегу, тут до Ежулы поближе. Так, прощевай, лёгкого тебе пути, паря….

- Спасибо, дед…как тебя там?

- Михайлой меня зовут….

Спустя много лет, когда была создана комиссия по рассекречиванию архивных документов под руководством Д.А. Волкогонова, в 1992 году вышла в свет книга «Неизвестная Россия. ХХ век». Я прочёл её и запомнил кое-что.  «…Всего в отдалённые места СССР было сослано не менее 10 миллионов человек крестьян. На прежние места жительства, практически, никому из них вернуться не удалось. Лишь после 1947 года с оставшихся в живых 80 тысяч ссыльных крестьян были сняты ограничения в основных  гражданских правах…».

Ах, как же велик долг государства перед такими Михайлами и подобными великомучениками ГУЛАГА, который в какую-то существенную величину не перевести….

Николай Курбатов

Из сборника "Сибирские рассказы"