П.П. Бажов — доброволец Красной Армии, редактор дивизионной газеты «Окопная правда», начальник информационного отдела штаба 29-ой дивизии. После поражения Красной Армии в ноябре 1918 года под Пермью он скрытно едет в Сибирь и, как наблюдательный писатель, ведёт в своей автобиографической повести подробное описание своих похождений, начиная от Барабинска, Каинска и до далёкого урманского сельца Бергуль Биазинской волости Каинского уезда, которое в те времена было настоящим глухим закоулком. Бергульцы объясняли ему: «Так пойдёшь — у Томск выбегишь. Триста вёрст. Там вон — Киштовка будет, Ича, Остяцкое. Ежели прямо — ни одного жила не будет. По краю свету живём». Объяснение изобилует чисто кержацкими словечками.

Барабинск, как пишет Бажов, не город, а железнодорожный посёлок. Бани нет, одна гостиница, две школы, три кооператива да маслоделы «Закупсбыт» и «Сибсоюз», которые чуть не дерутся за покупателя. По ветке он добрался до Каинска. А у Каинской земской управы услышал разговор крестьян: «Собрания тут была… О школах сейчас шумаркались… Чистохвалы, известно».

Бажов решил ехать дальше — в глубь тайги. Председатель управы выслушал его и отправил к секретарю, который выписал Бажову удостоверение, где он теперь значился как учитель Бергульской школы Биазинской волости, и документы для проезда.

«Пара лошадёнок, ободранная кошёвка, — пишет Павел Петрович, — земский ямщик с мягким выговором выходца из средней полосы России… На улицах безлюдно… Около собора длинная очередь».

Степь мотала неровностью. За время дороги Бажов услышал множество новых для себя слов. В Бергуле пошёл совершенно иной говор, поскольку там, как признался биазинский ямщик, «одне кержаки живуть». На вопрос, где живёт староста, ответили: «Он же у логу. Троху податься управо, тута и живёт». По поводу квартиры для проживания: «Можа, до дядьки Костьки. У них мирские пристают». Или же: «Та восподину вучителю неудобно же у мене будеть… воны можа курять, мать у мене — стар человек — не любить». «Кого вучить-то, — это старуха глосс подаёт, — и так на вученье мають… Табак жгуть, рыло скоблють. Мало, видно, остатнее порушить хочуть…».

Как отмечает Бажов, в говоре чувствуется влияние белорусского языка, к русскому приставляются мягкие южные окончания. Украинские слова переплелись с польскими, сибирские с церковнославянскими. Сами бергульцы признаются, что насчёт веры здесь свободно, только жить плохо, пшеница и та через пять лет родится. Величайшие грех у кержаков и табакокурение, однако неистовость староверчества поколеблена. Но человеческая сущность остаётся, и даже в таких стеснённых условиях они сохраняют лучшие человеческие качества. Везде обращение на «Вы», но к чужаку особое отношение: женщины следят, чтобы не «обмиршил» что-нибудь, даже воду подают в отдельной посудине. Постройки, как отмечает Бажов, сосновые, просторные дворы под забор, крыши крыты двойным тёсом. На берегу речки Тары стоят байни (бани) — толстенные постройки, которые топятся по-чёрному. Дым ест глаза, а местные шутливо замечают: «Без слёз не байня». Простуженного и больного учителя повели в баню, где крепко напарили до потери сознания, потом выкатали в снегу и опять в жар. После процедур укутанного в овчину «вучителя» внесли в комнату. Он пришёл в себя, и тут два мужика в тулупах суют кружку, тот выпил и захлебнулся, а они: «Пейте усё, пейте, она ж первак, крепка, знать…». Затем ужин в хозяйской половине. Гостю всё подают отдельно. Ужин сытный, мясной, а хлеб плохой. Другого, как объясняет хозяин, здесь не родится.

На вечеринках детвора размещается по углам и на полатях. Старухи прялками жужжат и тянут песню о пустыне-дубраве и о людях молодейших. Парни с узелками гостинцев для невест. Застрекотала самодельная бандура, и начались танцы. Танцуют попеременно — по четыре пары. Парни приглашают и усаживают невест, целуют им руки. «Польский обычай», — замечает Бажов.

Суббота для кержаков — особый день. родители просят, чтобы учитель к полудню детей отпускал. В субботу моют стены и потолки хвощом, скоблят полы до желтизны, отчего дом сразу становится просторнее, стены блестят, как лакированные. Класс занимает угловую комнату с большой печью, мебель в школе дореволюционная, которая раньше размещалась по домам. Непривычны Бажову и имена школьников: Кумида, Парафон, Васенда, Антарей.

Вскоре жизнь далёкого сибирского села в самом «закутке» Каинского уезда вышла из привычного русла, начались доносы, аресты. Загремели первые выстрелы. Первым пал ненавистный всеми поручик, начальник милиции Горкуш. Так началось урманское восстание…

Подготовил Сергей Крышталев

по материалам В.Д. Бурмистрова